А тут и Каролина с Аланом подоспели и сразу, ну просто ни секунды не мешкая, нагрянули к Хамфри с визитом. Он принял их как родных, обо всем расспросил, всем поинтересовался, и они не стали таиться — какие у них секреты — и на вопросы его отвечали честно и обстоятельно. По правде говоря, они так боялись лишить Хамфри хотя бы крошечной подробности, что на него самого и посмотреть-то не удосужились. А посмотреть, между прочим, стоило: при некоторых ответах, в особенности при ответах Каролины, рот его, нежный и жесткий, кривился с таким горьким удовлетворением, какое, наверное, появляется у патолога, когда он, глядя в микроскоп, убеждается, что его убийственный диагноз верен до последней буквы и его лучшему другу грозит немедленная операция.
Не подумайте только, что я хочу обвинить наших новоиспеченных супругов в эгоизме. Не прошло и часа, а Каролина уже самоотверженно сменила тему.
— Хамфри, дорогой, — произнесла она, — я слышала, ты стал знаменитым. Это правда?
— Должно быть, правда, если даже ты слышала, — ответил Хамфри. — Великая вещь слава!
— А вечная молодость и всякое такое — это тоже правда?
— Радость моя, — ответил он, — по части вечной молодости ты любого ученого заткнешь за пояс. Когда мы познакомились, тебе было двадцать три, а выглядела ты на восемнадцать. Сейчас тебе двадцать шесть…
— Двадцать семь, Хамфри. На прошлой неделе исполнилось.
— А на вид те же восемнадцать.
— Но ведь не вечно так будет!
— Или взять, к примеру, меня, — подхватил Алан, — сам-то я еще и не думаю сдавать. Но эти ушлые юнцы с западного побережья…
И он тоскливо понурил голову — западное побережье всегда нагоняет тоску на теннисистов.
Хамфри в ответ и ухом не повел. Он уставился на Каролину.
— Конечно, — сказал он, — молодость не вечна. Да и зачем она тебе — вечная? Посмотри на своих неувядающих знакомых: мало того что они холодны, черствы и бессердечны, у них и любви-то хватает только на себя, других они любить не умеют, а значит, и жить не умеют по-настоящему, а раз не живут, то и не стареют.
— Да, да. Хамфри, а вот это твое средство…
— Ах, средство! — Хамфри усмехнулся и покачал головой.
— Выходит, газеты солгали! — воскликнула Каролина. Отчаяние ее растрогало бы и камень.
— Говорил я тебе, что это сплошная липа, — заметил Броуди.
— Газетчики — народ прямолинейный, — сказал Хамфри, — трудностей для них не существует.
— Ах, как нечестно, как нечестно было писать, что ты его открыл, — горевала Каролина.
— Действительно, — согласился Хамфри, — какая наглая ложь. Открыл Винглеберг, я только помогал.
— Открыл все-таки! — вскричала Каролина, и лицо ее опять просветлело.
— Ну, журналистам, положим, я об этом не сообщал, — произнес Хамфри, — они, видно, своим умом дошли.
Голос его вдруг посуровел и зазвенел металлом: — А вас, друзья мои, хочу предупредить: ни одна живая душа не должна знать о нашем разговоре.
— Да! Да, конечно!
— Поняли, Броуди?
— На меня можете положиться.
— Вот и отлично, — проговорил Хамфри. Он помолчал, посидел минутку не двигаясь — похоже, боролся с последними сомнениями. Потом рывком встал и вышел из комнаты.
Каролина и Алан даже не переглянулись. Оба пожирали глазами дверь, за которой исчез Хамфри, ожидая, что он вот-вот появится оттуда с колбой или на худой конец перегонным кубом в руках. Он в самом деле появился, и очень быстро, но в руках, поигрывая, нес не колбу, а самую затрапезную веревочку.
Он послал гостям улыбку, поводил веревочкой по полу, и из дверей — хвост трубой, шерсть дыбом, когти выпущены — вылетел котенок. Хамфри подманил его поближе к Каролине и заставил продемонстрировать два-три прыжка. Затем подхватил и вручил ей.
— Миленький котеночек, — сказала Каролина, — но…
— На прошлой неделе, — заметил Хамфри, — этому котеночку стукнуло пять лет.
Каролина отшвырнула котенка, как гремучую змею.
— Ох уж эти предрассудки, — проворчал Хамфри, снова поднимая его и передавая ей. — Пора, пора от них избавляться. Надеюсь, через несколько лет люди привыкнут наконец к подобным существам.
— Но, Хамфри, — в страшном волнении проговорила Каролина, — это же какое-то чудовище-карлик, Урод!
— Ну почему, — возразил Хамфри, — нормальный котенок, ничем не хуже других.
— Но потом, Хамфри, как же потом? Неужели он будет жить вечно?
Хамфри покачал головой.
— Тогда что же — испарится, рассыплется в прах или…
— Кондрашка хватит, самое вероятное, — ответил Хамфри. — Но не раньше чем через сорок лет блаженной молодости. По человеческим меркам лет через двести. Однако не забывайте, друзья мои…
Он сделал внушительную паузу.
— Что? Что?
— Я уехал в Вену, — очень медленно и очень отчетливо проговорил Хамфри, — ровно три года и четыре месяца назад. Котенку пять лет. Стало быть, открытие принадлежит одному Винглебергу.
— А, понятно. Но, Хамфри, в газетах писали не о животных, а о людях, — настаивала Каролина.
— Верно, в опытах на людях Винглебергу помогал я.
— Но результат? Результат какой?
— Напоминаю еще раз: ни одна живая душа не должна знать, о чем мы тут говорим. Результат положительный. Более или менее.
— Мистер Бакстер, — начал Алан нетерпеливо и вместе с тем деловито, — вы вот говорили, что через несколько лет люди…
— Хамфри, — дружелюбно улыбаясь, проговорил Хамфри.
— Ну да… Хамфри. Но все-таки… когда же?
— Видите ли, — проговорил Хамфри, — это зависит от того, насколько быстро удастся найти сырье для получения экстракта. Или изготовить его искусственно, что представляется мне весьма сомнительным. Словом, никак не меньше тридцати лет. Если повезет, двадцать.