«На полпути в ад» - Страница 119

119

— Не думаю, — ответил я. — И даже точно знаю, что не продают.; — Обидно, — посетовал он. — Ну да бог с ним. Просто возникло такое странное чувство. Вам никогда не казалось, что всю вашу жизнь вам чего-то не хватало? Хочешь куда-то вырваться, разорвать путы, что накрепко держат тебя… Трудно передать. Ну что ж, вперед.

Мы пошли сквозь заросли папоротника и колокольчиков, с обеих сторон лежали яйца крячек. Обогнули утесы и оказались на более плоской стороне острова. Пока добрались, вполне созрели для обеда.

Мы уже заканчивали трапезу, как вдруг Раймер, глядя куда-то мне за спину, смолк на полуслове и стал пристально во что-то всматриваться.

— Что такое? — спросил я и обернулся.

— Матерь Божия! — воскликнул он. — Что это за птицы такие? И что они делают?

— А-а, это джентльмен про островных голубков, — объяснил старый Дэнни. — Да, диковинные птахи, это уж точно.

— Еще как точно, — согласился я. За спиной у меня в воздухе летали пять голубей, довольно близко друг от друга, четыре носились по кругу, ныряли к земле и снова выныривали в поднебесье, пятый же парил в воздухе, чуть помахивая крыльями, скорее как ястреб, а не голубь, и все время оставался в середине.

— Сейчас объясню, в чем тут штука, — сказал Дэнни. — Там, за возвышением, была когда-то старая ферма, стены и по сей день не развалились. Слышал я, что жена фермера была большая голубятница, и такие у нее голубки были, и сякие, и белые, и трубастые, и с волосатыми лапками, и те, что перекидываются в воздухе. А теперь фермер с женой померли, дом опустел, никакого хозяйства на острове нет, вот домашние птахи и перемешались, и слились с дикими голубями, что жили в этих краях, и частенько производят на свет белых либо таких, что по-диковинному летают.

— Очень по-диковинному, — заметил я. Раймер схватил меня за руку.

— Не думайте, что я спятил, — предупредил он, — но… но… я знаю все размеры. Это по моей части. Я ее не вижу, но… точно знаю… среди этих птах — танцующая голубка.

— Танцующая голубка? — переспросил Дэнни. — Что это за штука такая — танцующая голубка?

Я рассказал ему о всемирной выставке и венчающем ее символе мира и свободы.

— Это надо же, — протянул Дэнни. — А ну-ка, ваша честь, запустите в нее камешком, что подле вашей руки. Пусть, эта бесстыжая подлетит повыше.

— Не смейте! — вскрикнул Раймер. — Неужели у вас нет ничего святого?

— Да, ваша правда, — согласился Дэнни. — Вдруг она — какая-нибудь ангелица небесная — упаси господи от греха!

— Тридцать четыре до доли дюйма! — воскликнул Раймер.

— Тридцать четыре? — повторил я. — Что тридцать четыре?

— Бедра, — объяснил он. — Тридцать четыре… двадцать пять… тридцать пять… Господи, само совершенство!

— Слушайте, — сказал я. — По-моему, вы перегрелись. Кроме голубей, тут никого нет.

— Посмотрите, как они летят, — показал он. — Корсеты и пояса — это моя стихия. Любой размер определю на глаз. Я был на всемирной выставке. Танцующую голубку я узнаю с одного взгляда, друг мой, даже если она и не танцует! А эта — вон какая танцовщица! Какая прелесть! Какая конфетка! Господи, да это же сама танцующая Венера! Смотрите, они улетают!

— Точно! — подтвердил Дэнни. — Да еще выстроились, будто правительственный самолет сопровождают.

— Извините, пожалуйста. — Раймер встрепенулся. — Я этого так оставить не могу. Чтобы эта прекрасная дама-невидимка вот так улетела из моей жизни — ни за что.

С этими словами он подскочил и начал карабкаться за голубями, а те полетели еще быстрее. Застыв от удивления, мы увидели, как он споткнулся, упал, снова подхватился и со всех ног кинулся за улетающими птицами. Вскоре он исчез за маленьким кряжем.

— Когда-нибудь видали такое? — изумился Дэнни.

— Погоди, — остановил его я. — Он ведь может сорваться с утеса. Я побегу ему наперерез. А ты давай за ним, если он свернет в другую сторону.

Я поспешил к краю утеса, но Раймера нигде не было видно. Прождав довольно долго, я увидел, что снизу ко мне карабкается Дэнни.

— Лежит под скалой, бедняга, — сообщил он. — Совсем бездыханный, сердце еле бьется, а сам все бормочет свои цифры, будто святой отец молитву по четкам читает, да все что-то замеряет руками, будто рыбак какой, и плачет, как дитя малое. Что же это он, ваша честь, ума совсем лишился, или привиделось такое, чего и не представишь?

— Наверное, перегрелся на солнце, — предположил я. — Давай-ка отвезем его домой.

Осторожно ступая, мы спустились туда, где лежал Раймер. На него было жалко смотреть.

— Я все испортил, — сокрушался он. — Никакого подхода. Кинулся на нее как сумасшедший. Что она обо мне подумает!

— Поплыли домой, — сказал я.

В молчании мы погребли к большой земле. Когда вылезли на берег, он оглянулся на остров.

— Если бы она мне позволила! — В голосе его звучало неподдельное огорчение. — Хотя бы позволила объяснить!

— Идите к себе в номер, — сказал я, — и прилягте.

— Я и сам этого хочу, — признался он. — Ни на что другое сейчас не способен.

Он провел в номере весь день, и весь следующий, и следующий. На третий день я ненадолго отлучался. Вернувшись, спросил Дойла, все ли в порядке.

— Какой тут порядок, — сказал Дойл, — если он все причитает, как плакальщица над покойником. Я прислушался, стоя у основания лестницы.

— Ничего страшного, — успокоил я его, возвратившись. — Это он на свой манер песню перепевает: "Слиты воедино день и ночь". У этой песни хороший конец. Чувствую, он вот-вот очухается.

119